Зеркало Велеса - Страница 58

— И он язычник? — усомнился священник. — Ты должен убедить его спасти свою душу, сын мой, обратиться к истинной вере, принять крещение. Это твой долг перед Всевышним и твоим знакомцем, сын мой. Ты понял меня?

— Да, батюшка.

— Ты хочешь признаться в чем-нибудь еще?

— Еще? — Андрей задумался. — Я ни разу не соблюдал пост во время похода на ливонский орден.

— Господь дозволяет отступаться от поста тем, кто в пути, либо в ратном походе, сын мой. Не беспокойся об этом прегрешении. Что-нибудь еще?

— Вроде больше нет, — пожал плечами новик.

— Ты был в походе, сын мой. Не довелось ли тебе проливать крови?

— А-а, было дело. В замке там человек шесть-семь мочканул… — Андрей осекся, не понимая, откуда на его губах взялось это похабное слово, и осторожно закончил: — Но они были схизматиками, святой отец. Не христианами.

— То, что они отринули веру и имя Христа, еще не лишило их бессмертных душ, сын мой! — сурово отрезал священник. — И грех смертоубийства надобно отпустить тебе особо! Ты должен будешь дважды прочитать молитвы за упокой души каждого из убиенных, сын мой. Быть может, Господь смилуется и все-таки не допустит этим несчастным гореть в геенне огненной. Ты понял меня, сын мой?

— Да, батюшка.

— Тогда… — на голову Зверева легла тряпица, — отпускаю тебе грехи твои…

Вслед за Андреем на исповедь сходила боярыня, следом еще четверо из десятка холопов. Когда о прегрешениях рассказали все, священник ушел за алтарь, вернулся и начал новую службу. Оставалось уже совсем немного — если здешний обряд не отличался от того, которого придерживались святые отцы в храме у Крестового озера.

И действительно, вскоре второй священник принес чашу с причастием. Кровь и плоть Христова, кагор и облатки.

— Не ел ли ты сегодня, сын мой? — спросил боярина, первым подошедшего к причастию, святой отец.

— Нет, что ты, батюшка. И из людей моих никто сегодня кусочка во рту не держал.

Это предупреждение заметно ускорило обряд. Больше батюшка никого ни о чем не спросил. А может, он тоже устал и решил поторопиться.

Когда люди вышли на воздух, Великие Луки уже погрузились в глубокий мрак.

— Рыкень, моего коня в поводу отведи, — распорядился боярин. — Еще налетишь на что-нибудь в темноте. Жалко, факела взять не догадался… Я пешим пройду. Надеюсь, Афанасий стол нам накрыл достойный. Ныне вечерять каждому за двоих хочется.

— На меня епитимью наложили, — тихо сообщила, спускаясь по ступенькам, женщина. — Две недели поста. Но не строгого, только мяса не есть.

— Это что, — так же негромко ответил Андрей. — А мне батюшка указал Лютобора уговорить крещение принять. Его уговоришь, как же. В филина превратит.

— Ну, и слава Богу. — Василий Ярославович остановился, широко перекрестился. — Камень с души долой. А ты верно сказываешь, сын?

— Батюшка сказал, душу он погубит, коли веру христианскую не примет.

— Это верно, погубит, — согласился боярин, еще раз осенил себя знамением и надел шапку. — Ну, значит, так тому и быть. Все в руках Господних, все по его воле творится. Значит, так ему угодно. Даже колдун может оказаться лишь орудием в руках Всевышнего. Никита, супругу мою с осторожностью вези! Да не гони, а за уздцы рысака возьми, за уздцы.

Андрей понял, что жена заботит боярина Лисьина куда больше, чем сын. Но это, наверное, было даже лучше.

* * *

— Долго спишь, петухи давно пропели…

Спросонок Звереву показалось, что он уже вернулся домой, в будущее. Тесная жесткая постель, низкий потолок, крохотная комнатушка. Папины глаза…

Но уже через миг он различил окладистую бороду и тафью на гладко бритой голове, шитую серебром ферязь.

— Поднимайся. Знаю, поздно вчера легли, но дел больно много. И тебе сказать надобно немало, показать. Новик ты ныне, и спрос с тебя иной. Опять же, подарок тебе сделать хочу.

— Какой? — насторожился Андрей. Прошлый подарок от здешнего отца оказался, прямо скажем неожиданным.

— Узнаешь. Идем!

Вслед за боярином Зверев вышел из дома и вздрогнул от морозного зимнего воздуха. День еще только-только начинался, и обещанные петухи, скорее всего, еще не успели продрать глаза. Двор, который вчера впотьмах разглядеть не удалось, был, естественно, намного теснее усадьбы. Где-то метров тридцать в длину и пятнадцать в ширину. Плюс амбары и дом, что стояли по разные стороны двора. Несчастным коням места под навесом не хватило, и они теснились с торбами на мордах между камнеметами, коих тут имелось два. От улицы подворье боярина Лисьина отделялось частоколом, с другой стороны оно примыкало к городской стене. Точнее, к земляному валу. Это давало изрядные преимущества: изнутри в стене имелись полости, которые явно использовались, ибо были зашиты досками и закрывались дверями.

— Давай сразу глянем, дабы опосля времени не терять…

Со двора на стену вела лестница. Мужчины поднялись на пятнадцатиметровую высоту. Василий Ярославович тут же двинулся к невысокой шестигранной рубленой башне, размером с пятистенок, выпирающей немного вперед из вала, Андрей оглянулся на просыпающийся город.

Отсюда, с высоты, люди сильно напоминали пчел. Великие Луки были точно улей: огромное количество прямоугольных сот, и в каждой кто-то шевелился, бегал, что-то делал. Над всем этим, словно гигантская матка, возвышалась черная от времени цитадель украшенная пятью башнями с зелеными остроконечными шатрами.

— Каждый раз, как приезжать будешь, башню нашу проверяй, — вернул его к действительности отец. — Чтобы венцы не подгнивали, помосты для стрелков целы были, бойницы крепки. Бойницы — самое пакостное место. Вода в дождь заливает, они и гниют. И шатры проверяй. Чуть где капать начнет, крышу сразу латай, не тяни. Станет на доски затекать — они погниют, потом намаешься.