Зеркало Велеса - Страница 52

— Чего жаришь, старик? — Зверев спустился в глубину колдовского логова. — Уж не крещеных ли младенцев?

— Младенцев гости пока еще в уплату не приносили, — невозмутимо ответил хозяин. — А тебе они как нравятся?

— Живыми и здоровыми.

— Так ведь и мне тоже, грубый, незваный гость. Оттого и чад своих смерды ко мне часто приводят. Ради исцеления.

— Да-да, я знаю, — кивнул Зверев, миновал идолов в конце лестницы и остановился возле очага. — Сам такой. Исцеленный.

— Коли так, то ты странно выражаешь благодарность, отрок. Тебе бы поклониться, слова ласковые молвить. А ты грубости всякие окрест раскидываешь. А ну, соберутся они да на тебя обратно рухнут?

— Благодарность? — У Зверева зачесались руки сцапать старика за бороду и хорошенько дернуть. Так, чтобы лбом об пол грянулся. — Благодарность? Ты хоть понимаешь, чего сделал, старый пень? Ты какого черта меня со своего тела выдернул и в это запихал? Или, думаешь, я не понял, что случилось?!

— Разве ты веришь, что такое возможно, отрок?

— Я? — Новик горько рассмеялся. — После того, как из больничной койки попал в боярскую усадьбу? После того, как своими глазами видел рохлю и вживую рубился с вымершими триста лет назад крестоносцами? После того, как узнал, кто такие баечники, что такое «Пятый крест», почему граница сосен и дубрав по крестовому озеру проходит? После того, как слышал, что боярыня для своего сына у тебя душу новую купила, а тебе самому полторы тысячи лет как минимум? Ты знаешь — верю… — И Андрей вытянул саблю. — Я хочу домой, старик. Верни меня обратно.

— Обратно? Как это, отрок?

— Так же, как притащил сюда. Я хочу домой. К своей матери, к своему отцу, в свой дом!

— Если ты покинешь это тело, отрок, — старик снял с подставок вертел с зарумянившимся цыпленком, отнес к столу, — то плоть сия умрет, сгинет со света белого. А вместе с телом — и семя, что хранится в чреслах его. Прервется славный род боярский. Разве хорошо это, отрок? Ведомо мне, через тридцать лет сгинет Русь Великая, ляжет под копыта коней басурманских, наложницей сарацинской станет навеки. Немногие спасутся, речь и кровь русскую сохранят у брегов моря Ледовитого. Бояре Лисьины, по милости Сварога, средь родов этих окажутся. Нешто можно род их прерывать? Сгинет плоть, сгинет и семя, что она в себе носит — не станет той частички, что от прародителя нашего разошлась. Грех.

— Они все равно все умерли, старик! И новик этот, в теле которого я сижу, и бояре, и друзья, и враги. Нет никого! Четыреста лет уже прошло! Все! Косточки истлели, могилки заросли! Мой мир другой, мой мир — это мир будущего! И я хочу в него вернуться! Я хочу домой!

— А поесть не желаешь? — Разложив на столе несколько ломтей хлеба, колдун сел за стол, развязал мешочек с солью, пополам с перцем, смачно почмокал, предвкушая вкусную трапезу.

— Я хочу домой!

— Зачем тебе это, смертный? — удивленно воззрился на гостя старик. — Ведомо мне, откуда-то из близких мест тебя заклятие вытянуло, не с севера. Кем ты тут был, кем стать мог? Бродягой, побирушкой нищим, родства и веры ие знающим. Мыкался бы вечно голодным, в лохмотьях, от предков доставшихся. Всякий сарацин порол бы тебя для развлечения али резал от скуки на кусочки. А коли довелось бы семью завести, детей родить — так ни часа без страха не провел бы, боясь, как бы не украли детей твоих, в рабство не продали, как бы сарацин знатный дочерей твоих в гарем не забрал, не надругался для потехи пустой, за море не продал бы…

— Что ты несешь, старик? — не понял Андрей. — Какие сарацины? Какие гаремы? Двадцать первый век наступил! Каменные дома, электричество, компьютеры, Интернет.

— Не знаю, о чем молвить, отрок, — покачал головой колдун. — Но будущее ведомо мне достоверно, до самых дальних веков. Заклятием своим, через зеркало Велесово, в будущее не раз я заглядывал. Посему знаю я, что через полвека сгинет Русь моя, не останется о ней ни слова, ни памяти. Оттого и срок жизни я себе такой назначил: полста лет еще, и все. Вместе с Русью и я этот мир покину. Лгать мне про время, что через четыре века наступит, ни к чему. Знаю я его. Без голода у вас там ни дня единого не проходит. Почки еловые кушаете, лебеду да ботву от репы. Про мясо токмо от предков да от женщин продажных слышали. Надеваете, что после мертвых остается али сарацины богатые рабам своим бросят, а те побрезгуют.

— Проклятье! Да говорю тебе, упрямый старик, нет там никаких сарацин! Мясо мы каждый день трескаем пополам с сосисками! А одежды всякой у меня столько, что шкаф не закрывается, под диваном все забито, и еще на даче старье валяется! И дом у нас каменный, пятиэтажный, в нем квартира отдельная!

— Ты лжешь, отрок, — поморщился колдун. — Зачем? Зеркало Велеса никогда не ошибается, и я знаю все. Судьба твоя была вырасти рабом жалким — я же тебе имя и судьбу дал боярскую, почетную. Почто не радуешься счастью своему? Почто лжешь, рану в душе моей бередишь, почто обратно в рабство просишься? Ступай домой и благодари иноземных богов своих, что не разгневался я, не покарал тебя за дерзость дурную, не наградил тебя соразмерно словам твоим. Но не ради тебя милостив я ныне, а токмо ради тела твоего, семя в котором на будущее сохранить желаю! А теперь ступай. Ты мешаешь мне кушать.

— Я не спорить с тобой пришел! — Зверев махнул саблей, срубив угол стола. — Мне плевать, что ты думаешь обо мне, о прошлом и будущем. Просто верни меня домой!

— Это невозможно, неразумное чадо. — Колдун оторвал цыпленку лапу и принялся ее обгладывать. — Никак невозможно. Тебе придется остаться здесь.