Зеркало Велеса - Страница 36

— Кавалеры, гореть им в аду, прознали, что детвора у нас рыбу ловить начала, дабы с голоду не пухнуть. Ну, и порешили оброком новым обложить. На ловлю. По ведру рыбы в неделю. А где же ее возьмешь столько? Во всем нашем ручье ее ведра не наберешь. Детишкам баловство да нам чуток в кашу для запаха. А они, проклятье наше, пороть через одного начали да недоимку назначать… Дровами, хлебом, капустой. Я, деваться некуда, попытал, где вершу поставить можно. У нас ведь ручей крохотный. Начал искать — так к этому болоту и вышел. Стал пробираться к сердцевине. Мыслил, окно быть должно, коли болото.

Может, хоть карасей добыть. А вышел сюда, к реке. Аккурат в княжество Литовское, мимо застав ордынских. Место тихое, нехоженое. Топи ведь кругом. Тут и половил маненько. Но ведра в неделю, понятно дело, не получается. Мочи нашей нет тягло такое терпеть… Убегли бы все давно — да хозяйство как же? Дом, двор, скотина. С собой не уведешь, продать — заметят. А уж дом и двор и вовсе никак не возьмешь. Как опосля на новом месте да с голыми руками хозяйство подымать? Сам бы, може, и поднял, ан детишек у меня пятеро, мал-мала меньше. И так мякиной одной кормить приходится, а тут и вовсе с голоду опухнут.

— Ну, это ты загнул, — не выдержал князь. — На одной мякине даже козы дохнут.

— Иногда, конечно, и кашу удается сварить, — признал жмудин. — Ан мякину не мене, нежели поросям, себе запариваем. Им ковш в варево, и себе — ковш. Вы, господа, я вижу, московские будете. А правду ли сказывают, что у вас смерд простой и боярин равными считаются?

— Пред государем все равны, — сухо ответил Василий Ярославович. — Однако же, коли ты бы от меня убег, оброка за землю не заплатив, я бы на тебя тоже сыск объявил, а опосля сидел бы ты у меня в ярыгах, пока не отдашь все до копеечки.

— Милостивый Господь! Кабы я пред судом государевым представал, я бы за то одно на оброк вдвое больше обычного согласился, господин. У нас такого и в мечтах не бывало. Кавалер наш, хозяин замка, нам и судья, и хозяин, и кара наша. Что пожелает — то прикажет, как вздумает — так и судит. Нет нам иной воли, кроме как от него. И даже Божья воля через него объявляется.

— Разве это дело, когда князь наравне со смердом безродным в суд идет, боярин? — не выдержал Крошинский. — Удел смерда — землю пахать да кормить нас, дабы мы волю королевскую сполнять могли! Что же твориться начнет, коли каждый пахарь на приказ хозяина свого в суды начнет жалиться?

— Они перестанут убегать, княже, — спокойно возразил боярин. — Слышишь меня, смерд? Коли в мои земли придешь, уговоримся об оброке, что за поле платить станешь, да и работай. Все платить по уговору станешь — в любой год уехать сможешь, коли не понравится что. Твои дети будут рождаться вольными. А коли я сверх уговора с тебя что спрошу — к воеводе али в земский суд на меня жаловаться можешь. Пред государем в землях московских все равны.

— Милостив Господь, — перекрестился жмудин. — Ныне, как серебро получу, так и отъедем. А как найти твои владения, господин?

— До Лук Великих дойдешь, подворье боярина Лисьина спросишь. Там не потеряешься, приведут.

— Чужих рабов сманиваешь, Василий Ярославович, — сухо заметил князь. — Грех это, обиду чинишь.

— Мне до ливонских обид дела нет, — хмыкнул боярин. — А коли недоволен кто — так у нас суд земский имеется. Пусть туда и жалится.

— Суд, суд… Со смердом на одной доске, пред одним судьей стоять! Позор! — возмутился Крошинский. То-то от вас, из Москвы, то и дело бояре к нам в Литву бегут. А иные земли сами к нам под руку просятся. Тот же Псков, сказывали, намедни государя нашего просил под защиту свою его принять. Замучил, сказывают, князь московский со своими законами.

— То-то от вас, княже, ако от чумы, мора черного, смерды к нам тысячами с семьями убегают, — спокойно парировал Лисьин. — Великий князь уж замучился грамоты считать, в коих ваш король на беду сию жалится.

— Сила княжества не в быдле черном, боярин, а в нас, людях служилых!

— Однако же и нам, княже, каженный день кушать хочется. Что есть станет люд служилый, как земли опустеют?

— Меч прокормит!

— Здесь поворот, господа, — указал на полоску взрыхленного снега жмудин.

С речного льда отряд поднялся на пологий взгорок, потом спустился на замерзшее болото. Отличить его труда не составляло: вместо густого леса здесь торчали из снега только редкие чахлые деревца да травяные кочки. Идти сразу стало легче: здесь путь расчищать не требовалось — никаких стволов, никаких завалов. А коли где камень и выпирал — так обойти несложно, болото широкое.

— Недолго осталось, — радостно сообщил проводник. — Версты три болотом, опосля соснячок редкий, да дорога на Арсуньку, хутор там есть в три двора. Ездят мужики редко, но дорогу таки пробили.

Час занял путь через болото, еще минут десять — через вековой сосновый бор без подлеска. Здесь саням пришлось попетлять меж деревьев — но пробрались, не застряли. Дальше жмудин указал на узкую, припорошенную снегом колею:

— По ней поезжайте. Через версту тракт будет, что на Ворзову ведет. По тракту налево повертайте, да скачите. А я след через лес замету. Неровен час, заметят.

— Дальше я путь знаю, — согласно кивнул Крошинский. — Рысью давайте, рысью! Согреем маненько лошадок…

Князь вел отряд уверенно, широким шагом. Вывернув на тракт, воины прошли по нему верст пять, после чего отвернули на очередную узкую, еле различимую дорожку.

— Режица впереди, — пояснил литовец. — Город большой. Вдруг интересно им станет, что за воины скачут? Вины на нас никакой, но ведь задержат.