Зеркало Велеса - Страница 21

— Вот, черт, — выдохнул паренек. — Глупо получилось. Нужно было о чем-нибудь постороннем поговорить. Узнать чего про нее. Спросить — может, она знает, как тут время провести, коли вдвоем посидеть хочешь. А я ей форменный допрос учинил. Теперь, наверное, и разговаривать со мной не захочет. Еще и хозяйкой пугал… Да, точно теперь и близко не подойдет. Глупо.

— Е-едут!

Снаружи сухо загудело било.

— Е-едут!!

Андрей по въевшейся за прошлую жизнь привычке кинулся к окну, чертыхнулся, упершись носом в мутную слюду, быстро заскочил к себе, сцапал с сундука налатник, опоясался саблей и побежал вниз.

На крыльце уже успели столпиться с десяток баб в душегрейках и серых пуховых платках, мужики же бежали к стене — одни к воротам, другие направо, за дом. Паренек выбрал второй вариант, промчался вдоль стены и, через минуту оказавшись у частокола, выглянул в свободную бойницу.

По реке, разбрасывая копытами неглубокий еще снег, двигалось два десятка конных воинов в островерхих шапках и папахах, в ярких зипунах и меховых налатниках, в начищенных ярких сапогах. Все были опоясаны саблями, у каждого на луке седла болтался круглый щит. За отрядом тянулся обоз из четырех полупустых телег, укрытых коричневыми рогожами.

— Кто это? — не понял Андрей.

— Батюшка Василий Ярославович со службы государевой вертается… — сообщил стоящий у соседней бойницы подворник. К счастью, повернуть голову и посмотреть, кто задает столь глупый вопрос, ему в голову не пришло. — Молва шла, на южное порубежье ныне его Иоанн Васильевич посылал. В Каширу. Землю русскую от татарвья беречь.

— Кашира — южное порубежье? — не поверил своим ушам Зверев. — Граница с чужими землями?

— Вестимо, граница. Чай, не Тверь.

— Кашира… — изумленно мотнул головой Андрей. Ему всегда казалось, что это — московский пригород.

А тут на тебе — южная граница! Интересно, а Воронеж — это тогда что? Или Белгород? Или Тамбов?

Всадники тем временем свернули с речушки, по заснеженному полю проскакали сотню саженей до дороги, повернули к усадьбе. Громко заскрипели, открываясь, наружные ворота, грохнул, падая, засов на внутренних. Прибывшие скрылись за поворотом стены, и вся дворня хлынула обратно к крыльцу.

На ступени вышла боярыня в платке, поверх которого возвышалась бобровая шапка в виде полуметрового цилиндра, и в тяжелой собольей шубе, свисающей до самых пят. Дворня вокруг нее расступилась, лишь за спиной остались стоять несколько теток в возрасте. Они были в длинных темных юбках, похожих меховых душегрейках и украшенных жемчугом кокошниках.

Ворота распахнулись, во двор въехали всадники — и внутри сразу стало тесно. Воины спешивались, с кем-то обнимались, кого-то приветствовали, с кем-то целовались. Им тоже кричали приветствия, забирали лошадей, помогали скинуть сумки. Кони ржали, им отвечали другие, из конюшни, от озера продолжали звенеть колокола, скрипели запираемые ворота.

В этом шуме первый из всадников — в подбитом горностаем налатнике, в шапке из рыси и ярко-красных яловых сапогах — спешился у крыльца, кинул поводья Пахому, быстро поднялся на две ступени и обнял хозяйку. Скинул шапку, крепко поцеловал женщину. Потом рванул ее к себе, ненадолго приподняв в воздух, опять поцеловал.

На его абсолютно гладкой, бритой налысо голове лежала коричневая тюбетейка с двумя парчовыми треугольными вставками, украшенными по краю мелкими самоцветами; русая с проседью, курчавая окладистая борода спускалась на грудь; пальцы желтели от крупных аляповатых перстней; на шее поверх одежды болталась толстая золотая цепь. Больше всего этот человек напоминал классического, даже несколько карикатурного, моджахеда, упертого исламиста, отринувшего мир во имя войны против неверных. И все же… И все же в нем было что-то знакомое. Глаза, нос… Общие черты. Что-то от инженера станкостроительного завода Василия Зверева, металлурга во втором поколении.

Ощутив взгляд, боярин оглянулся, скользнул глазами по толпе. Усы его дрогнули, поползли в стороны, показывая, что губы разошлись в улыбке:

— Сын! Дитя мое! — раскинув руки, он сбежал со ступеней. — Андрюшка, Андрей!

Зверев оказался стиснут в железных объятиях, тяжелые ладони застучали по спине:

— Возмужал-то, возмужал как! Не узнать даже! Вроде и не видел тебя всего ничего, а уж другой совсем стал, сынок. И взгляд, и плечи иные, и ростом выше. Растешь!

— Пахом! Осип! От холопы, все с конями да сумками разошлись! — всплеснула руками хозяйка. — Сафия! Найди этих остолопов, скажи, я баню стопить велела. И пусть квас, и пиво туда из погреба приготовят. И мед хмельной.

— Матушка! — выскочила из дома Варя с большущим ковшом с резной рукоятью и заметалась, не в силах дотянуться до госпожи.

Прочие женщины зашевелились, передали корец из рук в руки боярыне. Та поклонилась, протянула мужу:

— Испей с дороги, любый мой, сбитеню горяченького, освежись.

Лисьин принял ковш, припал к нему, медленно вскидывая над головой, потом перевернул и решительно стряхнул последние капли наземь. Дворня радостно закричала, и все вместе люди двинулись в дом.

В трапезной, оказывается, уже вовсю накрывали стол. Поверх светлых подскатерников были наброшены бордовые скатерти, изукрашенные желтыми лебедями и причудливыми синими цветами. На них уже стояли блюда с копчеными рыбинами и цельными свиными окороками, лотки с заливной рыбой, миски с подернутым сальной коркой студнем, груды соленых грибов, капусты, едко пахнущий маринованный чеснок и лук, чищеные орехи, курага, изюм… Всего и не перечислишь. Разумеется, тут же стояли и кувшины с напитками, явно не самыми постными.