Зеркало Велеса - Страница 13

— Пожалуй, чувствую я себя вполне здоровым, Пахом, — решительно сообщил Андрей. — Нечего мне более в постели валяться. Давай, покажи мне крепость.

— Какую крепость, барчук? — не понял дядька.

— Ну… — Андрей запоздало сообразил, что как сын хозяина, выросший в этих стенах, он и так все должен отлично знать. — Я хотел сказать, давай пройдемся немного? Свежим воздухом подышу после болезни.

— То мысль добрая, — тут же кивнул Белый. — Пошли. Токмо, чур, не обливаться боле!

— Не буду, — пообещал Зверев. — То помутнение на меня нашло какое-то. Но теперь буду держать себя в руках.

— Да я и вижу, горячка след свой оставила, — согласился дядька, выходя в горницу. — К озеру пойдем? Свечу за исцеление, опять же, поставить надобно.

— Давай на стену сперва поднимемся?

— Отчего не сходить? Глянем заодно, все ли ладно там…

Спустившись с крыльца, Пахом повернул направо, нырнул в проход между домом и хлевом, обогнул груду соломы, прикрытую рогожей, затем по узкой тропе, вытоптанной вдоль склона, поднялся на земляной вал и тут же глянул в одну из бойниц:

— Блестит сегодня золото как, барчук, глянь.

Андрей подошел к соседней бойнице, выглянул. По сторонам, куда ни падал его взгляд, растекался бескрайний океан густого зеленого леса. Лишь изредка то тут, то там, светились проплешины полей или поблескивали влагой небольшие озерца. Слева, справа, вдалеке поднимались еще холмы, но уже не такие высокие, а далеко у горизонта поблескивало что-то желтое, словно велосипедный катафот.

— Что это там такое, Пахом?

— Как что? То ж Луки, барчук, нечто забыл? Купол храма Вознесенского золотом на солнце отливает.

— Какие Луки-то?

— Да не какие-то, а Великие! В прежнюю-то пору звали их оплечьем Новагорода Великого супротив Литвы, а ныне предсердием Москвы кличут!

«Великие Луки, — тут же щелкнуло в голове Зверева. — Это, помнится, где-то в Псковской области. Граница с Белоруссией, кажется. Ну, теперь хоть что-то понятно. Значит, я в России. Вот только…»

— А какой ныне год, Пахом?

— Дык, семь тысяч пятьдесят третий, барчук, какой же еще? Али изменилось что округ, пока ты недужил?

«Так я, что, в будущем? Мир после атомной войны? Ничего себе фокус!»

— Семь тысяч пятьдесят третий… От Рождества Христова? — после короткой заминки уточнил он.

— Шутишь, барчук? — рассмеялся Белый, постукивая по торчащим из земли кольям в полметра толщиной. — От Рождества Спасителя! От сотворения мира, вестимо.

— А-а-а… — Перевести одни даты в другие Зверев с ходу не мог, но понял, что находится все же в прошлом. Где-то лет четыреста тому назад.

— Подгнило бревно… — остановился возле одного из кольев дядька. — Тут, конечно, не так опасно, но поменять надобно.

— Пахом, а почему с той стороны и самострелы, и камнеметы, а с этой — ничего?

— Склон здесь и круче, и выше, барчук, сам глянь. Опять же, через дубраву лестницы нести неудобно, а без них тут не залезешь. С востока речушка к стене не даст подойти, с запада — озеро всего в ста саженях, лучники всех ратников посекут, пока те на штурм сбираются. Твердыня любая — она ведь не стенами, она людьми сильна. А с северной стены и приметы поставить можно, и дорога до самых стен имеется. Ее держать крепче всего и надобно.

Они двинулись дальше, к западной стене. С нее Андрею открылось озеро в форме правильного креста — прямо как рукотворное. Возле самого берега поднималась рубленая церквушка с остроконечной маковкой, обнесенная простенькой изгородью в три жердины. За изгородью чернели вскопанной землей ровные грядки, однако возле самых стен покачивались ветви сирени — священник здешний заботился не только о желудке, но и о красоте. По ту сторону, к северу от озера, поднимался еще один холм, куда более высокий, нежели тот, на котором стояла боярская крепость, и почти совершенно лысый, если не считать редких чахлых кустиков.

— Вон, еще одну крепость соорудить можно, — кивнул на нее Андрей.

— На Сешковской горе, что ли? — Пахом торопливо перекрестился. — Скажешь тоже, барчук… Там же нечисть водится! Что ни полнолуние, то огни странные светятся, голоса звучат. Леших не раз смерды на ней видели, духов вида страшного. Сам Диявол, сказывали, раз с горы к дальнему Колошину озеру напиться ходил, а наутро там рыба вся передохла и вода серой воняла до ужаса. Кровь из земли еще, сказывали, от плача детского проступает, навки хороводы водят в ясные ночи и уж с полтора десятка парней с окрестных селений переловили. Сказывали, князь старый, Семен Друцкий, сюда наезжал, мыслил обосноваться у озера святого, а как домой вернулся, в три дня и зачах. Ты не ходи туда, барчук, ой, не ходи. Знаю, дело молодое, удаль показать хочется, девок попугать. Но ты не ходи. Там и в обычный день враз сгинешь, голоса подать не успеешь. А уж ночью али днем перед полнолунием такие страсти случаются…

Вон, с благословения епископа Филарета церковь поставили, землю от бесов отмаливать. Двое батюшек там, без матушек, и послушников двое с Печорской обители. Трудятся, молятся, поклоны кладут, власяниц не снимают. Ходят на гору, водой святой поливают. Ан, что ни год, а из святых отцов половина наш мир покидает. В детстве твоем, барчук, случилось, что ночью прибег отец Афанасий — простоволосый, седой весь, без креста и в платье рваном. Призвал Господа нашего Иисуса громким голосом да прямо на пороге и упал. А за ним по пятам туман шел цвета желтого, и голоса из него звучали. Насилу успели батюшку втащить да ворота запереть. У нас тут освящено все, с благословением выстроено, к нам нечисть не ходит. Вот… Пошли мы поутру в храм — а в нем ворота с петель сорваны, кресты опрокинуты все, и нет никого. Так и не нашли в тот раз никого из святых отцов. А отец Афанасий до утра кричал страшно да с первыми лучами и преставился. Вот так, барчук. Спустя месяц токмо новые монахи приехали, подвиг вершить.